Составляя антологию, я прочел множество рассказов, написанных в девятнадцатом веке, и довольно хорошо изучил эту форму. Теперь хочу напомнить читателю, что автор, как я уже говорил, не в состоянии объективно судить об искусстве, которым занимается. Он – и это совершенно естественно – считает лучшей именно свою манеру. Всякий литератор пишет как умеет и как должен, потому что он таков, каков есть. У него определенные способности и определенный темперамент; он видит вещи в определенном свете и облекает свое видение в форму, продиктованную его собственной природой. И чтобы благожелательно рассматривать книги, идущие вразрез с личными подсознательными убеждениями, нужно обладать недюжинным умом.

Когда читаешь, к примеру, отзыв романиста о романе другого писателя, следует быть начеку. Такой критик склонен считать прекрасным то, к чему стремится сам, и не видит особого достоинства в качествах, коими не обладает. Одна из лучших книг, которую я читал об искусстве романа, написана замечательным автором, ни разу в жизни не придумавшим убедительного сюжета. Я ничуть не удивлен, что он невысоко ценит романистов, наделенных великим даром придавать описываемым событиям потрясающую художественную достоверность. И я его за это не виню. Терпимость – прекрасное человеческое качество, и будь ее в мире больше, жить было бы куда проще; только я не уверен, что она хороша для писателя. Ибо что в конечном итоге он может нам предложить? Самого себя, не более. Хорошо, если он обладает широким кругозором, ведь его сфера деятельности – жизнь во всех ее проявлениях, но видит он ее лишь собственными глазами, постигает своим сердцем, своей головой, своим нутром – и знания у него неполные, хотя весьма четкие, потому что это именно он и никто другой. Позиция у писателя недвусмысленная и типичная для него. Тот, кто умеет уважать чужую точку зрения, вряд ли сможет энергично отстаивать собственную и выразить ее убедительно.

Прекрасно, если человек понимает, что у проблемы две стороны, но писатель, когда он лицом к лицу со своим искусством (в котором непременно отражено его понимание жизни), способен видеть вторую сторону лишь благодаря логике, а в душе все равно чувствует: истина не где-то посередине, истина на его чаше весов – и только. Хорошо, что нас, писателей, тысячи – будь нас мало, или обладай один таким авторитетом, что мог бы убедить всех, подобная необъективность была бы прискорбной. А так каждый дает читателю какую-то крупицу, а читатель выбирает то, что ему по душе.

Итак, почву для дальнейшего я подготовил. Больше всего мне нравятся рассказы наподобие тех, какие сочиняю я сам. В подобном стиле успешно писали многие, но никто не сравнится с Мопассаном. Что представляет собой этот стиль, лучше всего показать на примере одного из самых известных его произведений – «Ожерелья». Историю такого рода можно поведать и в гостях за столом, и в курительном салоне лайнера – интерес слушателей вам обеспечен. Сюжет основан на удивительном, но отнюдь не невероятном происшествии. Место действия прописано сжато, как и требует жанр, зато вполне четко. И действующие лица, и то, как они живут, как постепенно приходит в упадок семья, – все обрисовано ясно, и деталей дается ровно столько, сколько нужно; нам сообщают то, что следует знать о персонажах. На тот случай, если читатель не помнит рассказа, кратко передам суть.

Матильда – жена мелкого служащего в министерстве образования. Министр приглашает обоих супругов на прием, и Матильда, поскольку своих украшений у нее нет, одалживает ожерелье с бриллиантами у богатой подруги. И теряет его. Ожерелье нужно вернуть, и Матильда с мужем занимают под грабительские проценты огромную для них сумму – тридцать четыре тысячи франков и покупают точно такое же. Из-за необходимости выплачивать огромный долг они живут в нищете, и когда наконец с долгом покончено (а прошло уже десять тяжких лет), Матильда встречает ту самую подругу и рассказывает ей правду. «Но, милая моя, – восклицает подруга, – мое ожерелье было из поддельных камней и стоило от силы пятьсот франков!»

С точки зрения придирчивого критика, вещь, возможно, написана небезупречно, потому что таким произведениям полагается иметь начало, середину и конец; когда повествование окончено, рассказано должно быть все и у читателя не должно остаться вопросов. Кроссворд разгадан полностью. Однако Мопассану вполне хватило и такой – ироничной и эффектной – концовки. Конечно, искушенный читатель непременно задумается: «А что же дальше?» Да, несчастные супруги потеряли даром молодость, они провели много безотрадных лет, выплачивая долг; зато, когда ошибка обнаружилась, им предстоит получить обратно ожерелье и стать обладателями небольшого капитальца. В том плачевном состоянии духа, в каком они оказались, такой сюрприз может стать неплохой компенсацией за жертву. Более того, достань у бедной Матильды ума сразу рассказать подруге правду – а скрывать ее не было никакой нужды, – рассказа не получилось бы. И то, что лишь немногие читатели пускаются в подобные рассуждения, следует отнести за счет мастерства автора. Такой писатель, как Мопассан, не пересказывает события, он преображает их, чтобы они волновали и поражали. Его цель не просто показать жизнь, но драматизировать ее. Он намеренно жертвует достоверностью в угоду эффекту – в этом и состоит испытание мастерства: если автор не смог выстроить события и вылепить героев так, чтобы читатель не чувствовал в их поступках принуждения, значит, попытка не удалась. Однако подобные провалы не аргумент против метода вообще. Порой, когда в моде реализм, читатели ищут близкого сходства с жизнью, как они ее понимают. Временами, безразличные к правде, они требуют удивительного, необычного, чудесного и тогда уж не дают воли своему скепсису. Правдоподобие вообще понятие относительное, оно зависит от веяний времени; правдоподобно то, на что готов клюнуть читатель. Практически в любом жанре беллетристики принимаются какие-то допущения, ибо это простое и часто необходимое средство, помогающее автору избежать ненужных длиннот.

Каноны жанра, о котором я сейчас говорю, точно, как никто другой, установил Эдгар Аллан По. Не стану цитировать целиком его рецензию на «Дважды рассказанные истории» Готорна, в которой есть все, что можно сказать по данному вопросу. Ограничусь небольшим отрывком.

«Вот опытный писатель сочинил рассказ. Он не подгонял свои мысли под описываемые события. Сначала он тщательно рассчитал, какой именно неповторимый эффект должен произвести в итоге его рассказ, потом придумал события и такие их последствия, которые наилучшим образом помогают достигнуть желаемого эффекта. Если первая же фраза не направлена на его достижение, значит, автор с самого начала потерпел неудачу. Во всем произведении не должно быть ни единого слова, не служащего прямо или косвенно выполнению поставленной цели. Вот так, благодаря умению и старанию, создается картина, рождающая у того, кто, в свою очередь, владеет искусством видеть, чувство полного удовлетворения. Главная мысль рассказа выражена безупречно, ибо ничем не замутнена».

Нетрудно понять, как именно По представлял себе хороший рассказ: это литературное произведение, повествующее об отдельно взятом событии в сфере материальной или духовной, произведение, которое читается в один присест; оно яркое, оно волнует и будоражит, оно обладает единством эффекта. Действие в нем развивается по прямой от завязки до концовки. Написать рассказ, следуя перечисленным принципам, не так просто, как может показаться, ибо требует ума, пусть не очень глубокого, зато особого склада, а также чувства формы и немалой изобретательности. В Англии лучше всех с этим справлялся Редьярд Киплинг. Из английских авторов, сочинявших рассказы, только он и сравним с французскими и русскими мастерами. Сейчас он несправедливо забыт, что, впрочем, неудивительно. Когда умирает знаменитый писатель, в газетах появляются некрологи, и каждый, кто имел к нему хоть какое-то отношение, пусть даже просто пил с ним чай за одним столом, спешит написать об этом в «Таймс». Через пару недель известие о смерти теряет новизну; постепенно его предают забвению. Позже, если повезет, лет через несколько – может, мало, а может, много, в зависимости от причин, далеких от литературы, – о писателе вдруг вспомнят, к нему возродится всеобщий интерес. Самый яркий тому пример, конечно же, Антони Троллоп. Целое поколение о нем забыло, а потом в Англии произошли перемены, и его романы вдруг обрели ностальгический шарм, покоривший немало читателей.